Роберт Данбер, колумнист газеты "Irish Times", назвал
"Поступь хаоса" Патрика Несса "самым оригинальным вкладом в лучшие мировые антиутопии". И это не пустые слова.
"Поступь хаоса" - уникальный творческий эксперимент, подростковая антиутопия, действие которой разворачивается в далеком будущем. Человечество пытается колонизировать отдаленную планету. Тодд Хьюитт - последний мальчик в городке Прентисстауне, возможно, единственном поселении людей в Новом свете.
После войны с враждебными существами спэками поселенцы были инфицированы вирусом Шума. Все женщины, не выдержав его, погибли, а выжившие мужчины стали слышать мысли друг друга. Прентисстаун превратился в город постоянно грохочущих мыслей подозрительных и агрессивных мужчин. Личное пространство и приватность исчезли как понятия.
Однако за месяц до своего дня рождения, дня, когда он станет мужчиной, Тодд обнаруживает область абсолютной, невероятной тишины, и понимает, что от него что-то скрывают. Подвергшись смертельной опасности, мальчик вынужден бежать из города со своим единственным другом - говорящим псом Манчи. Вместе они отправляются в опасное и захватывающее путешествие, во время которого Тодду предстоит узнать всю правду о Новом свете и понять, кто он такой на самом деле...
Эта книга с первых страниц затягивает читателя в свое бумажное нутро, наполненное шумом, шепотом и шелестом. Однажды притянув внимание, она уже не отпустит вас, пока вы вместе с Тоддом Хьюиттом не пройдете все дороги Нового мира и не разгадаете секрет Прентисстауна.
А еще эта книга вдохновляет. Слово диджею
Tony Deus: "Когда меня пригласили для написания саундтрека к проекту "Поступь хаоса", я сначала был очень удивлён и не совсем понимал, как мне быть и что делать. Но, став обладателем первой части трилогии "Поступь хаоса" и прочитав её за два дня, я моментально осознал, что вижу, как с этим работать и в каком направлении действовать..."
Теперь мы можем с гордостью заявить, что роман Патрик Несса - одна из немногочисленных книг, освоивших пространство не только слова, но и звука. Полностью саундтрек будет доступен чуть позже (и это не единственный сюрприз, который мы готовим!), а пока предлагаем послушать несколько треков из него. Устраивайтесь поудобнее, включайте колонки и под электронную музыку Шума погружайтесь в полнокровный и загадочный мир Патрика Несса.
Глава 1
Дыра в ШумеКогда твоя собака обучается говорить, первым делом ты понимаешь, что сказать собакам особо нечего. То есть совсем.
– Хочу ка-ка, Тодд.
– Заткнись, Манчи.
– Ка-ка. Ка-ка, Тодд!
– Заткнись, говорю!
Мы бредем по лесу на юго-востоке от города...Мы бредем по лесу на юго-востоке от города – он спускается к реке, а потом переходит в болото. Бен велел мне насобирать болотных яблок и заставил взять с собой Манчи. Вапщето Киллиан купил его, чтобы подмазаться к мэру Прентиссу, и вот мне подарили на ДР щенка, хотя я и не просил щенка, а просил починить мой ядерный мопед, чтобы не таскаться пешком по всему городу как дурак, но нет, с днем рожденья Тодд, вот тебе новенький щенок Тодд, и пусть ты его не просил Тодд, угадай кто теперь будет кормить его, дрисеровать, купать, выгуливать и слушать его идиотский треп, потомушто он уже вырос и успел заразиться говорильным микробом! Угадай!
– Ка-ка, – тихо тявкает Манчи себе под нос. – Ка-ка, ка-ка.
– Давай уже, делай свои дела и хорош тявкать!
Я вырываю придорожный сорняк и замахиваюсь им на Манчи, но он припускает вперед, и я не попадаю. Вапщето я и не думал попадать, дурачился просто, но этот гад все равно смеется. Я иду дальше, махая сорняком из стороны в сторону, щурясь от сонца и пытаясь ни о чем не думать.
По правде говоря, болотные яблоки нам даром не сдались. Если очень захочется, Бен может купить их в лавке мистера Фелпса. И вторая правда: поход на болото за яблоками – не мужское дело, у мужчин всегда есть работа поважней. Но офециально я пока не мужчина, стану им только через тридцать дней. Я прожил двенадцать долгих лет по тринадцать месяцев каждый, а потом еще двенадцать месяцев, то есть до самого важного дня рождения мне остался ровно один месяц. Все уже строят планы и готовятся к празднику: наверное, будет вечеринка, хотя у меня в голове на этот счет мелькают какие-то странные картинки, очень темные и яркие одновременно, но в любом случае я скоро стану взрослым, а собирать яблоки на болоте – не дело для мужчины и даже для почти-мужчины.
А всетаки Бен знает, что может послать меня за яблоками и я пойду как миленький, потомушто болото – единственное место в окрестностях Прентисстауна, где можно чутьчуть отдохнуть от постоянного Шума, который разбрызгивают вокруг себя мужчины, от бесконечного лязга и дребезга, которые не смолкают даже ночью, когда город спит, от мыслей, которые всегда и у всех на виду. От мужчин и от их Шума. Не понимаю, как это они до сих пор друг друга не переубивали.
Мужчины – очень Шумные создания.
– Белка! – вопит Манчи и бросается в поле, хоть я и ору на него как ненормальный. Ну а я, конечно, лечу за ним по этому клятому полю (на всякий случай оглядываюсь по сторонам: нет ли кого поблизости), потомушто Киллиан спятит от злости, если Манчи провалится в какую-нибудь клятую дыру, и я буду во всем виноват, хоть я вапщето не просил дарить мне никаких клятых собак.
– Манчи! А ну ко мне!!!
– Белка!
Я продираюсь через высокую траву, в ноги впиваются грублеты. Один лопается, когда я пытаюсь его сбросить, и на кроссовках остается яркое зеленое пятно, которое ничем не отмоешь – знаю по опыту.
– Манчи! – в бешенстве ору я.
– Белка! Белка! Белка!
Он прыгает вокруг дерева и лает, как оголтелый, а белка скачет туда-сюда по стволу и дразнится. Ну-ка, собачка, ну-ка, ну-ка, звучит в ее Шуме, поймай меня, поймай! Ну-ка, ну-ка, ну-ка!
– Белка, Тодд! Белка!
Черт подери, какие же они тупые, эти звери.
Я хватаю Манчи за шкирку и больно шлепаю по заду.
– Ой, Тодд? Ой? – Бью еще. – Ой, Тодд?
– Хорош!!! – Мой Шум такой громкий от ярости, что я едва слышу собственные мысли – и очень скоро пожалею об этом, сейчас поймете почему.
Ну-ка мальчик, ну-ка мальчик, обращается белка ко мне. Поймай меня, ну-ка, мальчик.
– Катись к чертям! – кричу я ей, только использую совсем другое слово – то, вместо которого полагается говорить «фиг».
И почему я не огляделся по сторонам? Дурачина.
Из высокой травы на меня выпрыгивает Аарон: он отвешивает мне оплеуху, царапая губу перстнем, а потом замахивается кулаком и бьет прямо в скулу. До носа не достает – я падаю, уворачиваясь от удара, и выпускаю из рук Манчи. Он летит обратно к белке, предатель, и лает как оголтелый, а я падаю на траву и весь измазываюсь в соке грублетов.
И сижу там, на земле, тяжело дыша.
Аарон нависает надо мной, в его Шуме цитаты из писания и из последней проповеди, и Следи за языком, Тодд, и найти жертву, и святой мученик избрал свой путь, и Господь слышит, и целый вихрь картинок, которые есть в Шуме каждого, а между ними мелькает…
Что? Что это за бред?..
Но Аарон уже блокирует мысль громким отрывком из проповеди, а я смотрю ему в глаза и ничего не хочу знать. Ничего. Я чувствую вкус крови – перстень рассек мне губу, – и не хочу ничего знать. Он никогда сюда не приходил, мужчины вапще не ходят на болото, на то есть свои причины, здесь никого не должно было быть, кроме нас с Манчи, но Аарон стоит передо мной и я не хочу не хочу не хочу ничего знать.
Он улыбается мне сквозь бороду, улыбается мне, сидящему в траве.
И кулак у него улыбчивый.
– Следи за языком, Тодд, – говорит он. – Мы все связаны языком, как узники цепью. Неужели церковь ничему тебя не научила, сын мой? – И повторяет свою излюбленную фразу: – Если падет один, падут все.
Хорошо, Аарон, думаю я.
– Следи за языком, Тодд.
– Хорошо, Аарон.
– Что это еще за «черти»? Ты что себе позволяешь? Я все слышу, Тодд. Шум тебя выдает. Он всех выдает.
Не всех, думаю я, а вслух говорю:
– Прости, Аарон.
Он наклоняется ко мне, близко-близко, такшто я чую его дыхание, тяжесть его дыхания, которое цепкими пальцами хватает меня за горло.
– Господь слышит, – шепчет Аарон. – Господь слышит.
Он вновь замахивается, я шарахаюсь в сторону, а он хохочет и уходит, вот так запросто, уходит в город по тропе и уносит с собой Шум.
Я весь дрожу, кровь стучит в голове от удара и от неожиданности, и от злости, и от ненависти ко всем этим людям и к этому городу. Я так дрожу, что даже не сразу могу встать и пойти искать собаку. Что он вапще тут делал, черт возьми? Я пытаюсь думать, но в голове до сих пор стучит от ненависти (и от страха, да, от страха, заткнись!), и я даже не смотрю по сторонам, Аарон ведь еще может слышать мой Шум. Но я не смотрю. Не смотрю.
А потом всетаки оглядываюсь, встаю и нахожу свою собаку.
– Аарон, Тодд? Аарон?
– Никогда не произноси это имя, Манчи.
– Кровь, Тодд? Тодд? Тодд? Тодд? Кровь?
– Знаю. Заткнись.
– Ну-ка, – без всякой задней мысли повторят он за белкой, и голова у него пуста, как ясное небо.
Я шлепаю его по заду.
– Это тоже не смей говорить!
– Ой, Тодд?
Мы идем дальше, держась подальше от реки слева от нас. Начинается она далеко к северу от фермы, потом проходит несколько узких ущелий в восточной части города, а здесь постепенно сходит на нет и превращается в болото. К заболоченным берегам реки лучше не соваться, потомушто здесь живут кроки – огромные кроки, которым ничего не стоит сожрать почти-мужчину и его пса. Их спинные плавники выглядят точьвточь как кусты, а если подойти к ним слишком близко – БАХ! – они выскочат из воды, щелкая зубами и лязгая когтями, и тогда ты точно не жилец.
Мы обходим заболоченный берег стороной, и я пытаюсь свыкнуться с приближающейся болотной тишью. Смотреть тут особо не на что и делать нечего, поэтому мужчины сюда и не ходят. И еще из-за вони. Я не говорю, что здесь ничем не пахнет, но всетаки вонь не такая ужасная, как они воображают. Это вонь их воспоминаний, а не настоящая вонь – они чуют то, что было раньше. Горы трупов. У спэков и людей были разные притставления о том, как хоронить покойников. Спэки просто бросали своих в болото, те уходили на дно, и все было нормально – наверное, потомушто их тела так устроены. Ну, Бен так говорит. Из воды, грязи и спэкской мертвечины не получалось никаких ядов, они только абагащали болото, как человечья плоть абагащает почву.
А потом спэкских трупов стало много, очень много, даже болото не могло столько проглотить, а оно у нас гигантское, будь здоров. И живых спэков не осталось совсем, понятно? Только их трупы, горы трупов, которые гнили и воняли черт знает сколько времени, пока болото снова не стало болотом. До тех пор там были только мухи, вонь и черт знает какие еще микробы, заготовленные спэками спецально для людей.
Вот в таком мире я родился, в таком сумасшедшем мире, где болота и клатбища были переполнены, а город – наоборот. И я ничего не помню – не помню, как жилось в мире без Шума. Папа заболел и умер до моего рождения, потом и мама тоже – ну, это понятно, тут ничего странного. Меня приютили Бен с Киллианом. Они меня вырастили. Бен говорит, моя ма была последней из женщин, но все так говорят о своих мамах. Может, Бен и не заливает, он и правда так думает, поди тут разберись.
Я самый младший житель города. Раньше я швырял камни в полевых ворон вместе с Регом Оливером (он на семь месяцев и восемь дней старше меня), Лайамом Смитом (старше на четыре месяца и двадцать девять дней) и Сэбом Манди, он почти мой ровесник, но и он перестал со мной водиться, как только стал мужчиной.
Так происходит со всеми, кому исполняется тринадцать.
Это городской обычай. Мальчики становятся мужчинами и ходят на собрания, куда пускают только мужчин – уж не знаю, о чем они там разговаривают, – но детей туда точно не пускают, и если ты последний ребенок в городе, то дожидаться взросления приходится в одиночку.
Ну, разве что собаку можно завести.
В общем, перед нами болото с извилистыми тропами, которые ведут в обход самых страшных участков воды, мимо больших сучковатых деревьев – высоко-высоко над нашими головами из их ветвей складывается колючий полог. Воздух густой, темный и тяжелый, но эта густота, темнота и тяжесть совсем не жуткие. Здесь полным-полно живности, которой нет никакого дела до города и его жителей, множество птиц, змей, лягушек, кивитов, белок обеих разнавидностей и (ей богу, не вру!) кассор или даже два, ну и красные змеи конечно, куда без них. И хотя вокруг темень, сквозь полог тут и там пробиваются косые лучи света. Если хотите знать мое мнение (ну мало ли, вдруг хотите), для меня болото похоже на большую, уютную, не слишком Шумную комнату. Темную, но живую. Живую, но дружелюбную. Дружелюбную, но не назойливую.
Манчи задирает заднюю лапу почти на все, что встречается нам на пути. Когда писать становится нечем, он идет к ближайшему кустику – видимо, по другому важному делу.
Болото не возражает. С чего бы ему возражать? Здесь всюду сплошная живность, которая рождается, живет по своим законам, умирает и поедает себя, чтобы расти. Я не говорю, что здесь вапще нет Шума. Таких мест на свете не бывает, от Шума нельзя укрыться, но всетаки тут потише, чем в городе. Болотный Шум другой, не то что человеческий, он состоит из сплошного любопытства. Здешним тварям интересно, кто ты и надо ли тебя бояться. А город и так знает о тебе все, но хочет знать еще больше и бить, бить тебя этим знанием, покуда от самого тебя, от твоих мыслей ничего не останется.
Вапщем, болотный Шум – это мысли птиц, на уме у которых сплошные птичьи хлопоты. Где еда? Где дом? Где безопасно? А еще это мысли восковых и ржавых белок (восковые – наглое хулиганье, их хлебом не корми, дай подразниться, а ржавые похожи на тупых детей), и иногда болотных лис (они охотятся на белок и поэтому имитируют их мысли), и совсем уж редко – мавенов, которые поют свои странные мавенские песни. Один раз я даже видел кассора – он удрал от меня на длинных тонких ногах, – хотя Бен говорит, что мне почудилось, кассоры давнымдавно не живут на болоте.
Ну, не знаю. Я верю своим глазам.
Манчи выходит из-за кустика и садится рядом со мной: я стою посреди тропы. Он оглядывается по сторонам и говорит:
– Хорошо ка-ка, Тодд.
– Не сомневаюсь.
Черт, пусть только попробуют подарить мне еще одну собаку на деньрожденья! Чего я хочу, так это настоящий охотничий нож, как у Бена. Вот подарок так подарок!
– Ка-ка, – тихо говорит Манчи.
Мы идем дальше. Заросли болотных яблонь находятся в глубине болота: надо одолеть еще несколько тропинок и перебраться через упавшее дерево. Мы подходим к нему, и я беру Манчи на руки, чтобы поставить на ствол. Он прекрасно понимает, что я делаю, но все равно лягается как ненормальный, суетится не пойми с чего.
– Да успокойся, идиотина!
– Пусти, пусти, пусти! – верещит он, царапая лапами воздух.
– Тупая псина.
Я ставлю его на ствол и забираюсь сам. Мы вместе соскакиваем на землю: Манчи при этом вопит «Прыг!» и потом еще долго повторяет это слово, скача по тропинке.
После бревна идет настоящая болотная темень, и первым делом в глаза бросаются старые спэкские здания. Они проступают из темноты, похожие на куски подтаявшего мороженого, только размером с дом. Никто не знает или не помнит назначения этих построек; самой правдоподобной мне кажется идея Бена – он у нас горазд на хорошие идеи, – что они связаны с похоронными ритуалами. Может, это что-то вроде церквей, только ведь у спэков ничего похожего на рилигию не было.
Держась от них на порядочном расстоянии, я вхожу в яблоневую рощицу. Яблоки спелые, почти черные – съедобные, сказал бы Киллиан. Я срываю одно с ветки, откусываю, и на подбородок сразу брыжжет сок.
– Тодд?
– Что, Манчи? – Я достаю из кармана свернутый пакет и начинаю бросать в него яблоки.
– Тодд?! – повторяет пес, и только тут я замечаю перемену в его голосе. Оборачиваюсь: Манчи смотрит на спэкские постройки, – шерсть дыбом, уши дрожат как ненормальные.
Я выпрямляюсь.
– Что такое, малыш?
Он уже рычит и злобно скалит пасть. В голове у меня снова начинает стучать.
– Крок? – спрашиваю я.
– Тихо, Тодд, – рычит Манчи.
– Молчу-молчу. Но что там?
– Там тихо, Тодд. – Он лает – и это настоящий собачий лай, обычное «Гав!». Меня как бутто пробивает электрический заряд – еще чутьчуть, и я стану биться током.
– Слушай, – рычит Манчи.
И я слушаю.
Слушаю.
Повожу головой в разные стороны и слышу.
Слышу дыру в Шуме.
Да быть этого не может!
Что-то очень странное притаилось там, в деревьях или еще где, вапщем в том месте, где мои уши и мозг не слышат Шума. Как бутто невидимый предмет, контур которого можно определить только по тому, как меняются очертания касающихся его предметов. Как бутто вода в форме чашки, но без самой чашки. Это дыра, и все, что в нее попадает, перестает испускать Шум, вапще перестает быть. Болотная тишина совсем другая, – тот же Шум, только тише городского. Но это… это похоже на контур пустоты, дыра, в которой весь Шум умолкает.
А такого не может быть.
Наш мир целиком состоит из Шума, из постоянного потока мыслей людей и всякой живности, которая встречается тебе на пути – виной тому микроб, которым спэки заразили нас во время войны, микроб, убивший половину мужчин и всех женщин, включая мою ма, микроб, который свел с ума всех оставшихся в живых мужчин и положил конец спэкам, когда спятившие мужчины взяли в руки оружие.
– Тодд?! – Манчи ни жив ни мертв от страха. – Что такое, Тодд? Тодд?!
– Ты что-нибудь чуешь?
– Чую тишину, Тодд, – лает Манчи сперва тихо, а потом все громче и громче: – Тихо! Тихо!
И в следующий миг тишина за спэкскими постройками начинает двигаться.
Кровь ударяет в голову с такой силой, что чуть не валит с ног. Манчи прыгает вокруг меня и тявкает, тявкает, как сумасшедший. Мне становится вдвое страшней, и я опять шлепаю его по заду («Ой, Тодд?»
, пытаясь успокоиться.
– Нет на свете никаких дыр и никакой пустоты, – вслух говорю я. – Это не ничто, а что-то, ясно?
– Что-то, Тодд, – лает Манчи.
– Ты слышал, куда оно двинулось?
– Оно же тихое, Тодд.
– Ну ты меня понял.
Манчи принюхивается и делает шаг в сторону спэкских зданий, потом второй и третий. Значит, мы всетаки идем на поиски. Я медленно-медленно двигаюсь в сторону самого большого растаявшего мороженого и не спускаю глаз с покосившейся треугольной дверки: не высунется ли оттуда какая-нибудь тварь. Манчи нюхает дверь, но не рычит, поэтому я делаю глубокий вдох и заглядываю внутрь.
Внутри пусто. Потолок поднимается вверх примерно на еще один мой рост, пол грязный, увитый всякими болотными растениями, больше в комнате ничего нет. Никаких тебе дыр, пустоты и всякого такого.
Глупо, конечно, но я скажу.
А вдруг спэки вернулись?
Этого не может быть.
Дыры в Шуме тоже не может быть.
Значит, что-то из этих двух невозможностей – правда.
Манчи снаружи опять начинает что-то вынюхивать, поэтому я выхожу на улицу и направляюсь ко второму мороженому. На стене дома есть надпись, единственные написанные на спэкском языке слова, которые кто-либо когда-либо видел. Видимо, остальные не заслуживали такой чести. Буквы тоже спэкские, но Бен говорит, что читаются они «эс’пэкили» или вроде того. Если презрительно выплюнуть – а после войны их иначе не произносят, – получается «спэки». То есть «люди» по-нашенски.
Во втором здании тоже ничего нет. Я снова выхожу на болото и опять прислушиваюсь. Опускаю голову и слушаю, напрягаю все нужные части мозга и слушаю, слушаю.
Слушаю.
– Тихо! Тихо! – выпаливает Манчи и бежит прямиком к последнему мороженому. Я несусь следом, в голове опять стучит, потомушто дыра в Шуме именно там, да, она там.
Я ее слышу.
Ну, то есть не в прямом смысле слышу, но, когда я бегу к ней, пустота касается моей груди, тянет за руки, и в ней так много тишины, нет, не просто тишины, молчания, в ней так много невероятного молчания, что меня бутто рвет на части и я бутто потерял самое дорогое что у меня есть на этом свете, и я бегу и на глазах выступают слезы и грудь спирает и я никого не вижу, но все еще могу думать и из моих глаз брыжжут слезы, и глаза начинают плакать, черт они начинают плакать и я на минуту останавливаюсь, хватит реветь заткнись уже заткнись, но я теряю целую минуту, целую клятую минуту черт подери, я стою согнувшись в три погибели и за это время дыра уходит, ну конечно она ушла ее больше нет.
Манчи не знает что делать: то ли бежать за ней, то ли вернуться ко мне. Потом всетаки возвращается.
– Плачешь, Тодд?
– Заткнись. – Я хочу его пнуть и промахиваюсь. Нарочно.
-
-
11.05.2012 в 17:10-
-
11.05.2012 в 17:20-
-
12.05.2012 в 01:39-
-
12.05.2012 в 08:39